Весна 1953 г. – декабрь 1955г.
Манзенский лесопункт
Манзенский лесопункт имел четыре, мастерских участка. Связь с ними осуществлялась по радио. В летний навигационный период для связи и перевозки грузов использовались катера, лодки и самоходные баржи. Зимой автодорог для сношения с другими участками, населенными пунктами и райцентрами не существовало. Грузы перевозились редко, так как все лошади использовались на основном производстве, на вывозе и трелевке леса. Население лесопункта — три с лишним сотни человек — было по своему составу интернациональным. Особенным трудолюбием и смекалкой отличались немцы с Поволжья, которые в Каульце проживали целыми семьями. Все население состояло из сосланных после войны, за исключением нескольких вольнонаемных. На живописном берегу Ангары нам с Машей выделили небольшой деревянный домик около конторы. По воду приходилось ходить к Ангаре более чем 100 метров, там же Машенька стирала белье. В конторе уборщицей работала полька Гайжевская, пани Антонина, как мы ее называли. Замечательно добрая и услужливая женщина, она подружилась с нами.
Ознакомившись с производством, я установил, что многие показатели, вошедшие в отчеты, оказались липовыми, основанными на приписках. Все это пришлось исправлять. Учитывая, что к припискам и очковтирательству мастера лесозаготовок привыкли давно, можно себе представить, какого труда стоило сломать эту порочную систему работы. Несмотря на мою борьбу против старых традиций, против пьянства и хулиганства, за укрепление трудовой дисциплины, отношение ко мне со стороны рабочих и всего населения поселка было достаточно уважительным. Об этом я узнавал главным образом по тому, как люди реагировали на введенные мною новшества и на заботу о населении поселка. Работать приходилось много и достаточно напряженно. Лесопункт имел четыре участка, находившихся за много километров друг от друга, приходилось немало разъезжать. Маша подолгу оставалась одна, и мы с ней часто беспокоились друг о друге. Однажды мне пришлось оставить ее больной желтухой на руках у пани Антонины и лекаря Ефима Марковича, который был "и швец, и жнец, и на дуде игрец". Принимал роды, оказывал первую медицинскую помощь получившим травмы на производстве и лечил всякие болезни по своей методике. Ему было тогда далеко за пятьдесят. Он пользовался большим уважением населения за свое бескорыстное, добросовестное отношение к делу и бесстрашие: ему приходилось отправляться к больным в одиночку верхом и пешком в пургу, мороз, во время ледостава и паводка.
Возвратись домой после трехдневного отсутствия, я узнал от Машеньки, что наш "медик" Ефим Маркович чуть не отправил ее на тот свет: едва не ввел воздух в вену. От желтухи Машеньку вылечили местные женщины, посоветовали пить отвар из овса.
В Каульце я снова получил письмо от Дмитрия Кононова, он уже был полностью реабилитирован, восстановлен в партии, жил и работал в Москве. И он снова настаивал, чтобы я написал заявление о пересмотре своего дела. К этому настойчиво присоединялась Машенька, убеждала меня, что если мы не хотим подумать о своей собственной судьбе, то о будущем сына обязаны позаботиться. До сих пор на нем висит ярлык "сын врага народа". Вот почему я снова решил обратиться в соответствующие органы партии и власти с просьбой проверить сфабрикованное на меня в 1937—47 годах дело. Своими планами я поделился с директором леспромхоза. Я даже растерялся, когда Андрей Федорович предложил мне впервые за 16 лет лагерей и ссылки предоставить отпуск и настоять через партийные органы, чтобы Красноярский КГБ выдал мне документы на право поездки в Москву по личным делам.
Продолжение следует
