Лесопункт Ангарский Наш лесопункт "Ангарский" постепенно завоевывал главенствующее место в Богучанском леспромхозе, поэтому нас приглашали принять участие в многочисленных совещаниях. Совещания происходили в поселке, куда съезжались не только руководители, но и районное начальство: секретарь РК КПСС Бородовицын, председатель райпрофсоюза Левичкин и другие. На этих совещаниях резко бросались в глаза противоречивые точки зрения двух, я бы сказал, противоборствующих сторон: одна — многочисленная группа бывших раскулаченных, ныне руководители различных рангов в лесозаготовительном производстве и отдельных товарищей ссыльных, выдвинутых на руководящую работу. Большинство из первой группы ненавидело нас, новых ссыльных, своих врагов в прошлом, при коллективизации и раскулачивании, и возможных соперников в настоящее время. Только благодаря вмешательству директора Андрея Федоровича Встовского, бывшего офицера-фронтовика, блестящего организатора, умеющего подойти к каждому человеку в отдельности, козни против нас была расстроены и полезные начинания наших товарищей поддержаны.
Леспромхоз все больше ощущал нехватку рабочей силы и поэтому наше руководство приняло все меры к ее пополнению за счет спецпереселенцев-договорников и новых этапов ссыльных.
В один из зимних морозных дней, придя поздно вечером с работы. Маша поделилась со мной последними новостями. Со станции Канск пригнали небольшой этап ссыльных, человек 30. Они прошли больше 300 километров при сильном морозе, физически были сильно ослаблены. Маша утверждала, что среди этапников видела одного москвича, сильно обмороженного и заросшего. Всех их поместили в бараке. Я тут же после ужина отправился туда. Без особого труда разыскал земляка, им оказался товарищ Дмитрий Яковлевич Кононов, бывший работник Главного политического управления гражданского флота. Без всяких церемоний мы с ним отправились ко мне домой. Машенька уже успела приготовить горячей воды, белье и пельмени. Дмитрий действительно был сильно обморожен, а также очень голоден. Приняв его по-братски, мы постарались сделать все возможное, чтоб он немного отошел от этапных переживаний. У нас обнаружилось немало общих знакомых по Бауманскому району города Москвы, где он окончил институт им. Карла Либкнехта. Приложено было немало усилий, чтоб устроить его в диспетчерскую лесопункта. С Дмитрием мы стали настоящими друзьями. Он был очень душевным человеком, и мы с Машей всегда были рады видеть его у себя. В дальнейшем он поселился в домике-землянке Бордюже, молдаванина, очевидно, в прошлом крепкого хозяина, очень трудолюбивого, неунывающего и общительного человека.
Летом к Дмитрию приезжала в отпуск его жена Валентина Алексеевна, инженер-химик, интересная женщина, намного моложе мужа, но, как мне кажется, с крепким характером. У Дмитрия ссылка была сроком на 5 лет. "Взяли" его в 48-м в Тайшете, где он после отбытия срока работал как вольнонаемный.
...Дни сливались в один бесконечный день. Мы жили вроде бы как вольные люди, работали, дружили семьями, находили близких по духу и надеждам товарищей. И дважды в месяц ходили отмечаться в комендатуру — мол, вот я, живое приложение к формуляру, вечный поселенец.
Но вот в марте 1953 года как гром среди ясного неба из репродуктора на нашей единственной площади прозвучал голос диктора: умер Сталин.
По-разному воспринималось это событие: некоторые вольнонаемные открыто проливали море горьких слез, главным образом, работники комендатуры и их семьи. В то время комендантом нашего поселка был бывший "охранник" маршала Тимошенко, очевидно, за какой-то проступок оказавшийся в опале: "номенклатурщика" просто так не послали бы комендантом в Сибирь. О моральном облике этого "стража законности" можно судить хотя бы по его любимому виду "спорта" — метанию живых кошек в дерево. Хватал кошку за хвост, раскручивал ее над головой и запускал в рядом растущее дерево, и все это на виду у жителей поселка.
Смерть Сталина многих обрадовала, но внешне они никак этого не выказывали. Что касается меня и моих товарищей, то охватившую нас радость можно было прочесть на наших лицах, как в открытой книге. Все мы были глубоко убеждены, что с его смертью в стране будет восстановлена законность, прекратится грубый произвол и народ наш наконец вздохнет свободно, полной грудью. Мы были исполнены надежд, что и наша судьба изменится к лучшему.
После смерти Сталина я стал получать письма от Дмитрия Яковлевича Кононова, который к этому времени уже отбыл ссылку, прописался на жительство в городе Александрове, в 100 километрах от Москвы, а жил большей частью у жены в Москве.
Дмитрий в своих письмах настойчиво советовал мне снова обратиться в ЦК партии, прокуратуру и прочие органы с просьбой о пересмотре своего дела, так как обстановка в стране резко изменилась в лучшую сторону и есть надежда, что дела оставшихся в живых "врагов народа" будут пересмотрены. В кругу близких товарищей все эти события очень активно обсуждались. Некоторые убедительно доказывали, что все новое и хорошее для страны и народа, ожидаемое после смерти Сталина, придет не сразу, так как "сталинцев" в руководстве страной большинство. Все же некоторые из нас, наиболее оптимистично настроенные, поспешили снова (в который уже раз!) обратиться в центральные органы власти с просьбой о пересмотре своих дел. Лично я торопиться не стал: как брали нас в массовом порядке, так будут и освобождать, с одной лишь разницей — "брали" миллионы, освобождать придется тысячи. За эти долгие годы подавляющее большинство "освободилось досрочно" — ушли в мир иной.
Незадолго до этих событий ( 1953г) в моей ссыльной судьбе произошли некоторые изменения. Руководство Богучанского предложило мне переехать в поселок Каулец и занять должность начальника механизированного Манзенского лесопункта. Меня это предложение сильно удивило: руководителями всех лесопунктов были вольнонаемные, в основном коммунисты, а тут ссыльному "врагу народа" доверяют руководить таким предприятием! Эти сомнения я выложил руководству. А в ответ: "Мы знаем, кого выдвигаем, ваше назначение согласовано с первым секретарем райкома партии тов. Бородовицыным, поэтому не удивляйтесь и соглашайтесь". После некоторых колебаний я принял это предложение и переехал в поселок Каулец, расположенный на левом берегу Ангары.

Продолжение следует

Наводнение Зима прошла благополучно. В конце ее к нам приехал директор леспромхоза и на совещании руководителей всех больших и малых лесопунктов предупредил, что ожидается большой подъем воды на Ангаре, поэтому все штабеля с лесом следует закрепить, чтоб их не смыло, и установить круглосуточное наблюдение за рекой. Работа предстояла очень трудоемкая. Рыли траншеи, закладывали "мертвяки", разматывали 30—40 метров троса, заводили его за штабеля и крепили к "мертвякам" специально установленными для этого лебедками. Штабелей с лесом на берегу было заложено несколько десятков, некоторые из них достигали 8—10-метровой высоты. Весь лес, уложенный в штабеля на берегу, предназначался к сплаву в плотах.
В одну из последних апрельских ночей страшный треск и гул поднял нас с постелей. Еще ничего не зная и не видя, мы каким-то чутьем поняли, что Ангара начала просыпаться от зимнего сна, и вот-вот наступит момент, когда она покажет свою силу. Гул и треск не прекращался ни на минуту. Отдельные торосы начали заползать на ледяное поле, один на другой, ближе к берегу, к штабелям. Некоторые льдины казались размером в 5-6-этажный дом. Началось ледовое наступление на штабеля с лесом. Выдержат ли наши оборонительные сооружения? Во всяком случае, вместе со льдом пришли в движение и закрепленные штабеля, и вместо строго уложенных прямоугольных штабелей весь берег вскоре превратился в сплошной лесоповал. Бревна торчали в разных направлениях. И все-таки ни один трос не лопнул, ни один "мертвяк" не покинул своей "могилы". Ангара бушевала более суток, после чего постепенно начала успокаиваться, унося в своем стремительном течении целое поле расколотого льда.
Как только река и ее берега очистились от наносного мусора и льда, мы приступили к устройству запаней, сортировочных коридоров, двориков, где установили сплоточный агрегат с лебедкой. Наступила горячая пора скатывания леса из штабелей в отгороженную запань на реке Ангаре. Первые несколько дней пришлось очень тяжело, по существу это была не скатка леса, а разбор огромного "костра". Производительность труда и заработки при таких обстоятельствах были низкие. Пришлось на скаточные работы мобилизовать всех взрослых членов семей, не занятых на производстве, а также переключить часть рабочей силы из лесосеки.
С раннего утра до позднего вечера весь берег Ангары был усеян людьми, работающими на скатке леса, вооруженными баграми и, несмотря на жару, "упакованными наглухо" в спецовки с накомарниками на лице. Иначе было нельзя. Мошка атаковала нас со всех сторон. Она проникала под рукава рубахи, каким-то образом пробиралась за голенища сапог, несмотря на то, что поверх голенищ были натянуты брюки, у самого низа плотно завязанные тесемкой, лезла за шиворот, находила себе место в самых узких и тесных щелочках, набивалась в уши и ноздри, залезала в рот, кусала шею, лоб, нос, руки, все открытые и плохо закрытые места. С гнусом боролись самым примитивным образом — беспрестанно били себя по щекам и по шее, уничтожая уйму насекомых, но самым отвратительным было, когда мошкара и комары забирались в рот. С руганью выплевывали всю эту гнусность. Кожа в открытых местах зудела и чесалась, как будто тысячи насекомых расползлись по всему телу и кусали его. Старожилы утверждают, что в урожайном на мошку году она застилала солнце, а в годы гражданской войны самой лютой казнью считалось, когда обнаженного человека привязывали к дереву и оставляли на всю ночь во власти мошки и комарья.
Поздно вечером, когда стадо коров возвращалось к своим хозяевам, весь поселок оглашался диким ревом, вымя этих несчастных животных было изъедено мошкой в кровь. Лошади и жеребята, ежедневно отправляемые в ночное, приспособились не отходить от костров ни на шаг, попеременно поворачиваясь к ним то задом, то передом, окуриваясь дымом костра. Все это помогало очень мало. Многие из нас доставали деготь и смазывали себе лицо, руки, а коровам и кобылицам вымя, смазанные места не так подвергались нападению мошки. Лично я от нее страдал не очень сильно — долгие годы пребывания на Колыме, очевидно, выработали в моем организме нечто вроде иммунитета. Что же касается людей, попавших в ссылку прямо из дома и проживавших ранее в городах, то страдания их были неописуемы. Машенька, несмотря на то, что работала в бухгалтерии, все лето и осень ходила с распухшим лицом. Мошка изводила ее до слез, когда она работала на прополке в огороде.
Осенью этого года ( 1952) недалеко от поселка открыли кладбище. Первым оно приняло поселенца нашего поколения Семена Коноплю, в прошлом машиниста паровоза на КВЖД, старого коммуниста, нелепо закончившего свою жизнь. Большой любитель попариться в бане с березовым веничком, он не рассчитал свои силы и скончался в парилке. К нему незадолго до этого приехала жена Дуся. Ждала его более 10 лет, пока он был в лагерях. И вот трагедия — года не прожила с ним и пришлось хоронить. После похорон мы организовали сбор денег, на которые и отправили тетю Дусю домой, к детям.

Продолжение следует

Автодорога В конце 1951 года меня назначили начальником лесной автодороги и перевели в центральный поселок, где предоставили отдельную маленькую комнатку в одном из домиков. Строительство жилых домов развертывалось небывалыми для нашего поселка темпами. Ожидалось большое пополнение переселенцев-договорников. Для усиленной вывозки леса начали формировать колонну шоферов, авторемонтную мастерскую, бригаду ремонтников-дорожников и диспетчерскую. Все эти подразделения подчинили мне. Хлопот и забот прибавилось. В диспетчерскую устроил земляка-москвича Сергея Яковлевича Сафронова, авторемонтную мастерскую возглавил товарищ Хремпач, уже немолодой человек, хороший специалист из Белоруссии, бывший старый член партии, честнейший человек, прошедший огонь, воду и медные трубы в Ухтинских лагерях. Дни проходили в напряженной работе, в лесу прокладывали ледяную автодорогу, по которой на специальных лесовозных санях с выдвижным дышлом и центральным полозом вывозили лес на нижний склад. Для такого подвижного состава и строилась специальная автодорога. Бульдозер (появилась и такая техника) выравнивал полотно, специальным плугом нарезали центральную полосу для основного полоза лесовозных саней. Ночью деревянная цистерна, заполненная водой, прицеплялась к автомашине, объезжала приготовленную автодорогу и обильно поливала ее водой. Рано утром бригада дорожников, распределенная по пикетам под руководством специального мастера, совершала обход — подсыпала снег на ледяное полотно и исправляла отдельные неровности, оставленные бульдозером и плугом.
На работу я выезжал в 6 утра и курсировал по всей трассе до 18—19 часов, обеспечивая бесперебойную вывозку леса на автомашинах. Машенька всегда имела запас приготовленных ею пельменей, до 500 штук, из которых каждое утро я забирал с собой 50 штук в котелок. В обеденный перерыв разводил костер, натапливал из снега котелок воды, в котором отваривал пельмени. Такой по-сибирски обильный и вкусный обед обеспечивал мне работоспособность. Чувствовал я себя хорошо и, как в песне поется, "кругом тебя были свои".
От внешнего мира мы были оторваны, новости доходили к нам с большим опозданием. Газеты доставлялись неаккуратно.
Радио не было, если не считать установленный на площади репродуктор. Когда он впервые заговорил, это было большой сенсацией для местного населения, до этого не знавшего и не слыхавшего радиопередач. Особенно забавно было наблюдать за собаками — сибирскими лайками, которые первые дни целыми стаями собирались на площади, а во время радиопередач задирали свои морды и открывали такой концерт, что своим лаем заглушали радиопередачу.
Машеньку удалось устроить в бухгалтерию счетоводом, материально жить стало легче. Машину зарплату отправляли Толюшке, на мою жили сами. Завели огород, кур и поросенка. Земля в поселке — сплошной песок, не верилось, что на ней может что-нибудь уродиться, но когда увидели, что у литовцев, эстонцев, латышей вырастает все, что необходимо для жизни, убедились, что труд и умелые руки могут превратить песок в плодородную землю.
Многому научились мы у них. Полностью обеспечили себя картошкой и овощами со своего огорода. Вскоре мы снова переехали на другую квартиру. Пятистенный дом, поделенный пополам. В одной половине жили мы с Машей, в другой — главный механик лесопункта, эстонец Альфред Карлович Рейман, его жена Таисия Карловна и две их маленькие дочери, Тута и Майя. Люди они были хорошие, только Альфред пил часто и много, но был до того крепок, что трудно было заметить, когда он под хмельком. Механик он был высококвалифицированный, жена его, милая женщина, находилась дома, воспитывала дочерей и вела хозяйство.
В праздничные дни мы почти всегда собирались большой кампанией у Георгия Петровича Яковлева, который отгрохал большой дом, а жена его, Мария Петровна, со вкусом этот дом обставила. Праздничный стол наши жены организовывали на паях, в складчину. Каждая готовила какое-нибудь блюдо. За Машенькой постоянно закреплялись пельмени. Пели, танцевали, играли в преферанс. Сам Георгий Петрович на этих вечерах частенько перебирал и поколачивал свою Марью, приговаривая: "Сама знаешь, за что". Альфред Карлович не отставал от Георгия Петровича, но твердо держался на ногах и не обижал жену. Но все равно заканчивалось все хорошо, и мы с большой теплотой вспоминали о наших праздничных вечерах.
Зима 1951~1952 года была особенно суровой, морозы доходили до 50—52 градусов, но переносились сравнительно легко — дни стояли ясными и безветренными. Ангара встала окончательно чуть ли не в конце ноября. Очевидно, климат здесь был здоровый, воздух чистый и действовал на нас с Машей самым целительным образом. У меня совершенно исчезла головная боль, связанная с хроническим двусторонним фронтитом, у Маши прекратилось воспаление слезоточивого канала. Как гласит пословица: "Нет худа без добра", так и у нас: если бы не ссылка на Ангару, не миновать бы Маше глазной операции, да и мне пришлось бы ложиться в больницу.
Продолжение следует

Александр писал(а):
Весёлый парень был оказывается - Боря Дьяков.... Во всяком случае людям, находившимся с ним рядом, скучать точно не приходилось.... органы безопасности не давали....

Времянка
В конце 1950 года при очередном посещении нашего лесопункта директор Богучанского леспромхоза Андрей Федорович Встовский предложил мне работать старшим мастером расположенного в пяти километрах от поселка участка "Времянка", гарантируя при этом зарплату не менее 1000 рублей. Я согласился и немедленно переехал на свой участок. Там находился маленький поселок, где проживало около 50 человек. Десятником был молодой парень, поляк Болеслав Собесский, а учетчицей его жена — Валя из Белоруссии. Жили они при конторе участка, там же и для меня нашлось место. Я столовался у них. Валя, хотя и совсем молоденькая, готовила очень вкусно. Я занялся производственными и бытовыми делами. Больше полугода участок не выполнял план, и, посылая меня туда, Андрей Федорович надеялся, что я в скором времени выведу его из прорыва. Мне, признаться, хотелось оправдать доверие и показать, на что я способен. Все шло хорошо. Начало прибывать техническое оборудование. На участке появилась ПЭС-60 (передвижная электростанция), электропилы "ВАКОП", трелевочные трактора, правда, газогенераторные. Начали осваивать эту технику. "Пердячему пару" приходил конец — внедрялась механизация. В поселке засветились электролампочки. Не прошло и месяца, как участок стал постепенно выходить из прорыва и выполнять производственные планы. Через 2—3 месяца я организовал в лесу двухсменную работу с законченным технологическим циклом. Днем электропилами валили лес и трелевали хлысты на разделочную площадку, там же ночью хлысты очищались от сучьев, распиливались, сортировались. Но появилась другая трудность. Верхние склады были затоварены заготовленным лесом: вывоз леса резко отстал от его заготовки. Но и с этим постепенно справились. Участок пошел в гору, к нам потянулись руководители различных рангов из других леспромхозов и Красноярсклеса. Никто из них не верил, пока не убеждался на месте, что и в лесу возможна двухсменная работа.
В приказах по нашему леспромхозу и Красноярсклесу отмечалась и расхваливалась наша работа, усиленно рекомендовалось этот опыт распространить на другие участки. Пользуясь этим успехом, я добился от своего начальства кое-каких привилегий в снабжении продовольствием и промтоварами рабочих моего участка. Руководители лесопункта и Богучанского ЛПХ стали относиться ко мне с еще большим уважением (во всяком случае, внешне), несмотря на то, что они, коммунисты, имели дело со ссыльно-поселенцем. В центральном поселке приходилось бывать не очень часто, главным образом, когда необходимо было отмечаться в комендатуре, зайти за почтой и по вызову начальства на различные совещания. Поселок расширялся и укрупнялся, строились жилищно-бытовые и производственные помещения. В большом количестве поступала техника. Но все острее ощущалась нехватка рабочей силы: поселок рос, а этапы ссыльнопоселенцев резко сократились. Вскоре появилась новая категория рабочих — "вербованные" специальными уполномоченными в различных районах Советского Союза, главным образом, в Белоруссии. Прибывали семьями и в одиночку. Народ встречался разный. Многие потянулись за длинным рублем: работающие в Богучанском районе пользовались такими же льготами, что и на крайнем севере. Появились случаи воровства и хулиганства, о чем до появления "вербованных" в поселке не имели понятия. Эти новички доставляли много забот и неприятностей нашему руководству. Денежные затраты на них были большими: транспортировка, выдача каждому переселенцу подъемных, предоставление благоустроенных жилищных условий, нормальное снабжение продовольствием, промтоварами и спецодеждой. Всем этим в условиях короткой (с июня по октябрь) навигации обеспечить было трудно. Многие переселенцы, не приступая к работе, расторгали договора и уезжали. Некоторые получали спецовку, денежные авансы и сматывались, не считая нужным даже поставить в известность должностные лица. Вообще, мороки с "вербованными" было более чем достаточно, а пользы от них, "как от козла молока". Оставались до конца действия договора единицы. Самым лучшим контингентом людей для леспромхоза и вообще для любого предприятия в необжитых и суровых климатических условиях были мы — ссыльные поселенцы. Никаких договоров, никаких обязательств перед нами. Все организовывалось просто и без особых затрат. Арест, допрос, постановление и этап на вечное поселение.
Читая художественную литературу, удивляешься. Судя по выпускаемым "Политиздатом" книгам о жизни и деятельности старых большевиков, ближайших соратников В.И.Ленина, профессиональных революционеров, они, явные враги царского самодержавия, жили в тюрьме и в ссылке в таких условиях, о которых мы и мечтать не смели. Ведь не секрет, что в неволе многие старые большевики имели возможность пользоваться книгами, изучать иностранные языки, работать над различными теоретическими статьями. О том времени мне рассказывала теща Бориса Векслера (старого товарища по воле и ссылке в Богучанском районе), которую мы все называли бабушкой. Она сама вместе с мужем работала на ленских приисках, принимала участие в Ленских событиях 1912 года и всю свою долгую жизнь (до 89 лет) прожила в Сибири, в глухих деревнях Покукуй, Потаскуй... По ее словам, ссыльные поступали в распоряжение урядника, который селил их к местным крестьянам. Столовались они у местных жителей. От властей ссыльные получали "кошт" в размере 3 рублей в месяц и работали только по своему желанию. То же самое я прочел в воспоминаниях таких революционеров, как Шанцер, Лихачев, Петров, Спандарян, Бобровская-Зеликсон и многих других. Вообще, ссыльные революционеры не знали обязательной работы и не ходили отмечаться в комендатуру, да ее и не было. Все обстояло проще: был урядник, который один наблюдал за всеми. Мы же в социалистическом государстве считались не политическими заключенными, а "врагами народа". Кто только не помыкал нами! И работать мы должны были в поте лица — "кто не работает, тот не ест".
В один из июньских жарких дней 1951 года произошло событие, которое не скоро сотрется из моей памяти. На противоположном берегу Ангары вспыхнули огромные лесные пожары. Особенно страшная картина открывалась ночью. Низовой пал переходил в верховой. Деревья пылали ярким огнем снизу доверху. Сгоревшие стволы с шумом падали на землю, поднимая вокруг себя целый каскад искр. Мобилизованное население рай- она подручными средствами (лопатами, пилами, топорами) пыталось локализовать пожар, специальными вениками приглушали низовой пал, не давая огню распространяться дальше. Вся надежда была на сильный дождь, ибо своими силами люди справиться с огнем не могли. Несколько дней и ночей они боролись с огненной стихией, пока сама природа не сжалилась над ними. Ночью внезапно прогрохотал гром и пошел ливень, продолжавшийся до утра, который и приглушил огонь. Опасность миновала. Людей, мобилизованных на тушение пожара, отпустили по домам, оставив на месте сторожевое охранение.
Такой же лесной пожар приближался от лесосеки, уже обработанной нами, к поселку моего участка "Времянка". Пришлось ночью поднять всех людей, вооружить лопатами, топорами и двинуться навстречу низовому палу. Задача одна: отстоять поселок. Вскоре к нам на помощь прибыли две машины с людьми из центрального поселка "Соленый". Огонь приближался к нам медленно, благо небольшой ветерок дул в противоположную сторону, и тогда мы решили пустить низовой пал навстречу. Когда зажженный нами огонь встретился с наступающим на нас палом, бушевание пламени прекратилось, выжженная земля остановила огонь. Жизнь учит многому. Теперь она научила нас бороться с лесными пожарами. Два дня после этого весь народ отдыхал и не выходил на работу.
В первых числах октября 1951 года я получил сообщение, что Машенька выехала из Стрелки на орсовском катере. Из Соленого я повез ее на автомашине в поселок "Времянка". После того как улеглись первые волнения от встречи, Маша рассказала о том, с каким трудом добиралась ко мне и как совершенно незнакомые люди приютили ее в Красноярске и посадили на баржу. В пути она познакомилась с другими женами ссыльных, тоже направлявшимися к своим мужьям, и они помогали в дороге друг другу. Жена профессора географии Надежда Фортунатова, которая уже второй раз возвращалась к мужу из Красноярска, совсем напугала Машеньку: "Вы едете в Соленый, поселок живых мертвецов".
Продолжение следует

Кто то из "Анатолиев" советует "Но лучше прочесть книги Бориса Дьякова,который задолго до мэтра в период хрущевской оттепели написал "Повесть о пережитом"".

Читали мы эту книжку, причем не в интернете.... Хотя ссылку могу скинуть. Но интересно другое. "По наитию,словно чувствовал,что свобода слова ненадолго." Конечно, когда такие люди в стране советской есть:

Леонид МУХИН, журналист-краевед «Восточно сибирская правда» 2000 год
О Дьякове:
"...Бориса Дьякова уличили в "стукачестве" два бывших работника КГБ И Мозгов и В. Плеханов в "Огоньке" статьей "Хамелеон меняет окраску"
"....в письме министру Госбезопасности СССР: "Два с лишним года я нахожусь в заключении, не совершив никакого преступления перед партией и Советским государством...
Выполняя конкретные поручения органов, я сдал в Сталинградское управление НКВД ряд материалов об антисоветской агитации, проводившейся отдельными лицами или группой лиц, работавших в литературе и искусстве.
29 мая 1950 г. подал заявление в МГБ СССР (через следователя Чумакова) о подрывной работе ряда лиц в советской кинематографии. Судя по газетам, часть моих сообщений подтвердилась.
В декабре 1950 г. в Озерлаге на л/п 02 я выдал органам письменное обязательство содействовать им в разоблачении лиц, ведущих антисоветскую агитацию. Это содействие я оказываю искренне и честно и нахожу в этом моральное удовлетворение от сознания, что я и здесь, в необычных условиях, приношу известную пользу общему делу борьбы с врагами СССР"... Вот и ТАКИЕ борцуны бывают