«Нельзя обойти молчанием одну, довольно печальную сторону жизни нашего района. С самого начала освоения Сибирь оказалась местом, куда все существовавшие в России правительства высылали тех людей, которые были не в ладах с законом. Не избежала этой участи и бывшая Пинчугская волость в царское время, но, <...> …не надо умалчивать и о том, что было в советский период. За семьдесят лет существования района его четырежды захлестывали волны высылок по политическим мотивам…<...> Эта страница истории полна драматизма. Это история искалеченных судеб, история человеческих бед. Но это история, а историю забывать нельзя».

Так писал в своей книге очерков «Малая родина» богучанский краевед Густав Дмитриевич Шилько в главе «На перекрестке судеб», которую он посвятил людям, не по своей воле попавшим на приангарскую землю, но достойно прошедшим по ней трудной жизненной дорогой и сумевшим искренне полюбить ее истосковавшимся и изболевшимся сердцем.

О трагической судьбе одного из таких людей стало известно совсем недавно благодаря его потомкам, пытающимся узнать как можно больше о своих родовых корнях, а также благодаря тем ангарцам, кто, дорожа памятью об ушедших земляках, по крупице собирает о них драгоценные сведения, чтобы вписать их имена в историю богучанской земли.

ПОИСК

В апреле этого года педагог Центра дополнительного образования детей, преподаватель математики Ангарской средней школы Надежда Даниловна Рожкова получила письмо из Киева от И. В. Гаврилова, в котором он просил помочь в поисках сведений о судьбе брата его прадеда, Мусияки Спиридона Афанасьевича, уроженца с. Успенка Кировоградской области.

«Он, будучи осужденным 17.09.1937 года по ст. 20, 54-8, 54-11 УК УССР, отбывал наказание в виде тюремного заключения в г. Норильске до момента освобождения в 1947 году. После этого, повторно осужденный по этим же статьям, отбывал наказание в виде ссылки на поселении в с. Ангарское Богучанского района Красноярского края. Был реабилитирован в 1957 году и на момент смерти, по моим данным, проживал там же. Прошу помочь любыми сведениями, касающимися судьбы Спиридона Афанасьевича».

В ходе сбора сведений о своем предке Игорь Владимирович вышел на Красноярское общество «Мемориал», где ему и подсказали обратиться к Надежде Даниловне как к знающему краеведу. И, действительно, педагог и ребята из волонтерского отряда «Доброе сердце» проделали большую работу по сбору информации о жертвах политических репрессий, отбывавших ссылку в Ангарском. В рамках проекта «Колокола памяти» им удалось восстановить фамилии более ста человек, о сорока из них были собраны довольно подробные сведения.

Но об С. А. Мусияк Надежда Даниловна услышала впервые и горячо заинтересовалась его судьбой. В результате тщательных поисков очень многое удалось узнать о Спиридоне Афанасьевиче, о его жизни в Ангарском. Была найдена и могила на поселковом кладбище, где нашло покой измученное сердце дважды репрессированного украинского писателя и журналиста… Так была заполнена еще одна страница истории нашего района.

ПРИТЯЖЕНИЕ КНИГ

Спиридон Афанасьевич Мусияк родился в 1896 году. В Центральном государственном архиве-музее литературы Украины сохранилось его письмо, написанное в феврале 1929 года профессору Н. А. Плевако, где он подробно рассказывает о своих детских годах, о революции, о том, как пришел в литературу.

«Родители – крестьяне, украинцы, жили бедно, а семья была очень большая, и потому мне, как одному из старших, пришлось с 15 лет идти в батраки к помещикам. Школу закончил церковно-приходскую, дальше из-за нищеты нельзя было учиться.

Окончив школу, я почувствовал большую тягу к книгам. До ухода моего в батраки я перечитал библиотеку при школе, там были сказки о царях, царицах и жар-птице, «жития святых» и т.п. Редко у кого мне приходилось наткнуться на произведения таких писателей, как Достоевский, критик Белинский, поэты Пушкин, Лермонтов и проч., которых я не понимал еще тогда хорошо, но скорее интуитивно чувствовал их идею. Уже позднее, кажется, в 1913 году, я начал знакомиться с украинской литературой, читая Гринченко, Лесю Украинку, Вороного, Грушевского, Шевченко и других.

Батрача у помещиков, через их горничных всякими способами добывал книжки из помещичьих библиотек, и в свободные дни (воскресенье, праздник), бежал с теми книгами в степь и там плакал и смеялся с ними… Девушки и парни – мои товарищи по ярму – всегда, видя меня с книжкой, одиноко ходящим, дразнили «монахом».

Тогда же я и начал писать. Описывал события в батраках, но все рвал, так как прятать было некуда. Вот так я не расставался в свободную минуту с книжкой и карандашом, даже на военной службе и в бурные годы революции.

Из всего, что я писал когда-то,  помню только, как на военной службе написал рассказ «Серый». Его я тихонько зачитывал своим близким товарищам. Он был простой, сентиментальный, что доводило некоторых моих неизощренных слушателей до слез. На фронте я его потерял. Писал и стихи, но они выходили какими-то неуклюжими и декламационными. Конечно же, не хватало техники, литературной грамотности. Писал просто так, «как Бог на душу положил». Путей мне никто не подсказывал, никто меня не воспитывал. Вот так жизнь, борьба за существование своё и своих родителей – кидала меня во все концы, и, имея большую тягу к книге – я везде находил её, случайную советчицу, читал, увлекался, искал другую, не удовлетворялся, опять искал.

Революция, как я сказал, застала меня на фронте. Я весь тогда горел. Ни до, ни после я не испытывал в себе такого горения. Но в том горении была трагедия моей души, воспитанной на Достоевских, Гринченках и других. Я идеализировал революцию, не чувствуя, что из-за первых, радостно-светлых горизонтов уже встают розово-кровавые дни межгрупповой партийной борьбы. Я и раньше уже знал, что должна прийти революция, но мечтал, что придет она в праздничной одежде, как невеста, поклонится всем страдающим народам «великой тюрьмы», и погибнут тираны, и среди освещенных солнцем вольных полей «полетят счастливые птицы». Конечно, это были мечты молодого мечтателя, я надломился, увидев великую кровавую действительность – грандиозную борьбу. Я наивно спрашивал себя: «В чем дело? Ведь все социалистические партии хотят одного – идут к социализму, так зачем же тогда эта ненужная борьба между ними?»

Я бросил всю политическую работу, увлекшись литературой, искусством. Но все же – можно ли было спрятаться в «скорлупке» искусства, когда вокруг «гремели громы и лились кровавые дожди»? И в 1919 году, когда правили пьяные банды деникинщины, моя скорлупа не выдержала, и я, хоть и ненадолго, попадаю к повстанцам, а затем в Красную Армию.

В 1920-21 гг. еще нельзя было думать про литературу. Я пишу в газеты злободневные стихи. А позднее возникают литературные организации. В 1924-м году я вступаю в союз революционных крестьянских писателей «Плуг». Я знакомлюсь с творчеством мировых писателей: Байрона, Шекспира, Гейне, Гете. Борьба за существование себя и своей семьи не дает мне возможности вступить в какой-либо вуз, как следует подготовиться. Я учусь только самостоятельно. Читаю и пишу. И только в 1925-м году в журнале «Зоря» №7 выходит мой первый рассказ «Келебердянские звоны» под псевдонимом С.Червоный. Низкая квалификация (с 1922 года я работал в совучреждениях счетоводом, деловодом, казначеем) не давала мне возможности обеспечить семью, потому мне приходилось надрываться, зарабатывая на хлеб. Отдаться литературе я не мог, читать тоже, это сильно меня мучило. Когда же выпадало свободное время, то я писал наспех, «захлебываясь», торопясь, как бы догоняя упущенное время. Кто-то из таких же начинающих говорил мне, что они, из-за нехватки времени, пишут по десять строчек в день. Я так не мог. Я только мог сесть и писать часов 6-7 подряд, не отрываясь, и только тогда у меня что-то выходило.

В тот же 1925-й год в том же журнале «Зоря» печатается второй небольшой рассказ «Где стройные тополя», а спустя два года – «Воробьиные ночи», уже под фамилией Мусияк. В 1928-м году издательство «Книгосоюз» издало отдельно книжкой небольшой сборник «Воробьиные ночи».

Почти весь 1928-й год я работаю литработником, а затем секретарем комсомольской газеты «Будущая Смена». Тут приходится работать до 16 часов в день. Мало времени. Очень мало. Читать некогда. Очень тяжело и больно от того, что некогда писать. В голове переплетаются сюжеты, события, хочется засесть, материала хватит, но… я начинаю писать одну повесть, другую, третью… и все они вместе лежат, ожидая пера, а перо мое тем временем строчит статьи, фельетоны и проч. А сколько еще надо бы перечитать, а хочется еще языки знать хоть немного! Некогда! Чертовое «некогда»!.. Хочется учиться, очень хочется учиться!»

(Продолжение  следует).

(АП)