– Была обыкновенная семья в деревне, в 30-х еще годах. И вот отец, спасая колхозное добро, сам себя не сберег. Перегоняли они тогда через речку Каменку скот: летом – кормиться на ту сторону, а осенью – обратно в деревню. В глубоких лодках стали переплавлять молодняк, а лед уже плыл, и один теленок выпрыгнул, второй за ним. Отец их стал вытаскивать, так болел душой, чтоб ни один не погиб, спас всех, а сам свалился после холодной-то воды. Ведь бродни, которые на нем были, отрезали ножиком, портянки все примерзли. Не было отцу и сорока лет.
Осталось нас у матери шестеро детей: самому старшему было около двадцати, второму восемнадцать, а мы все вот такие, – показала Александра Петровна рукой у пояса. – Мать работала допоздна, и только ночами мы видались. Постелет горницу (постель тогда так называлась) до самого порога и говорит: «Когда же я вас, деточки мои, подниму, когда же вы мне будете помогать». Ей так трудно было! Правда, колхоз, где мать работала, немного помогал. И вот все она ждала, когда дети подрастут.
Старший Иван женился, ушел. Сестра Мотя где-то с семнадцати лет тоже уехала на производство в Мотыгинский район – думала, матери будет полегче, если нас будет меньше. Еще один брат, 1931 года рождения он был, умер от болезни. И осталось нас дома два брата и я, третья.
Вот подросли мы, кто в колхозе стал работать… И вдруг эта проклятая война на нашу голову! Первым в 1941 году взяли Ивана. У него уже трое детей было, младший – сорокового года – маленький остался у невестки на руках. Уже позднее строил он Талнах, с высоты упал, там и похоронен. Второй – Николай – сейчас живет в Каменке, старшая – Аня – в Саяногорске. Невестка – мама их – давно умерла. С Аней и Колей мы общаемся, родные же все.
Последние два брата холостыми уходили. Василия призвали в 1942 году, мы путем даже не простились с ним. А Дмитрий, последний сын у матери, ушел уже в 1944-м. На Васю в ту пору уже похоронная пришла. Ни один не пил, не курил, даже не знали вкуса папироски или водки. Какие парни-то были, ох! И вот остались мы с мамой, мне уже пятнадцать лет. Когда стали приходить похороночки в деревню – столько реву… Помню, когда на Васю пришла, я забралась на печку на русскую, шторочка висела, лежу там, уткнувшись в подушку, мама по избе ходит, ревет. Надеялись, что это не правда, но какой там…
А Дмитрий… Провожали мы его в Каменке, много народу было! Стонал весь берег, где стоял катер, на котором солдат забирали. Кто плачет, кто сына крестит… Девчонки молодые с парнями варежками меняются, кто кисеты мальчишкам дарит. А Митя у нас стеснительный был, нет, ни с кем не дружил.
– Очень жалко братьев, жизни отдали за нас. Они ведь ничего не видели, ни туфелек на ногах, ни ботиночек, только бродни. Обновок сильно не было, мама локоточки починит, чистенькие в школу идем. Мама нас любила…
– Но голоду-то в войну мы сильно не хватили, мама овощей много садила: морковку, картошечку, бобы, горошек... Сядем, хлебушка по полкусочка, по кружечке молока, и побежали в школу. А там нам обед готовили, директор, помню, ссыльный был, скотину школьную держал, ученики старших классов ему помогали, картошечку сажали.
Голоду мы не видели, но отправляли все на фронт, с двух коров 14 килограммов масла отдавали, если были курицы – сдавали 75 штук яичек, мяса 52 килограмма. Есть, нет – все равно сдавали. И если, например, в этом году нет у нас кого заколоть, то идешь, с соседкой договариваешься, она за нас сдаст, а в следующий год мы за нее. Все стремились отдавать, только лишь бы скорей война закончилась.
В войну наши женщины все вместе собрались. Сестра приехала, мужа у нее забрали, мамина мать в Ирбе жила – тоже к нам, корову Чернушку пригнала… Все как-то полегче беду вместе пережить.
– И, понимаешь, на Васю похоронка есть, на Ивана уже в 1942 году пришло извещение о том, что пропал без вести. А от Дмитрия – ничего.
Я постарше стала, начала искать информацию о Мите, у знакомых, земляков, с которыми его забирали, интересоваться. Мы в Ангарский в 1960 году переехали, а в 1966-м и 1970-м я писала в наш военкомат… И вот недавно пришел ко мне племянник, принес бумагу, представляешь, нашел в Интернете, я прочитала – ревела два дня. Мне так обидно, что столько лет мы ничего не знали. Еще в 1992 году был написан документ, где он захоронен, и что с ним еще 23 человека. Ну, неужели за это время нельзя было родственникам разослать, а? – Александра Петровна не сдерживается, плачет. – Я даже в военкомат звонила, говорили, каких-то там документов не хватает. Какие документы? Сейчас же все нашли! Похоронен на Украине, переживаю – это же рядом, мы бы давно туда съездили. Я-то уже не могу, так, может, хоть дочь с сыном… Вот, думаю, там эта война накроет, все сравняет, но меня успокоили, что там, где находится могилка, не воюют. Сын говорит: «Мама, может, скоро там все закончится, будет мирное время, мы туда съездим, не переживай». Вот, хорошо, племянник есть. А я, старуха, когда бы этот Интернет поглядела? Я не знаю, с чем его едят, этот Интернет.
– Каждый день вспоминаю, плачу, не забыть мне никогда своих братьев. Вместе жили, играли, дрались, спали. И по отцовской родове у меня есть еще девять братьев, я никого не забываю. Четыре брата было у отца, все в Каменке жили, в ней и умерли. А дети их ушли на фронт.
У папиного брата Федора три сына было. Иван вернулся – вот так ноги нету, – показывает Александра Петровна в районе бедра. – На деревяшке ходил. Второй – Егор. У него двое детей – Галька и Кешка, сейчас живут в Манзе, взрослые уже ребята, приезжают, облапят меня, вроде как родная. Егор тоже пришел, стал пахать огороды колхозные. В обеденный перерыв залез на печку, лошади стоят в ограде… И с печки сняли его мертвого – с больным сердцем пришел, что ли. А жена его, Мотей звали, кричит: «Что вы делаете? Да он же сейчас встанет!» Но так и не очнулся. Третий, Еремей, тоже живой возвратился. Маленько раненый, но неплохой был, долго жил в Манзе с семьей, там и похоронили.
Еще пришел Василий, сын дяди Ивана. Лиза – жена его с тремя детьми оставалась, большенькие все, кормила их, поила, красавица была. Вася пришел с фронта больной, на костылях – одной ноги до паху нет, и вторая больная. Ну, как ты думаешь, пришел такой кормилец домой?! И Лиза вся изработалась, вскоре после возвращения мужа умерла. Двоих ребятишек у Василия тогда забрали в детский дом в Богучанах, они потом институты окончили. А Ванюшка, самый старший – на него все тяготы, работал в колхозе, и, не отходя от папы, до конца с ним в Каменке был. А сейчас он в Манзе.
И еще один живой пришел – сын дяди Семена – Проня Семеныч. Дольше всех прожил из вернувшихся братьев. Мы с сестрой не так давно его в последний путь провожали. На него было две похоронные домой. Тетка – мать его, когда первая похоронная пришла, не поверила, да и второй раз тоже. И когда Проня вернулся, она всю деревню обежала, показала, что сын живой. Он рассказал потом, что в том месте, которое отмечено в похоронке, немцы взяли его раненого в плен, но потом наши войска их освободили. В Каменке он похоронил родителей, переехал в Манзю, где появилась семья. Долго там прожил, весельчак такой, старый уже был, его любили, в поселке песни ангарские пели, плясали. Так всей деревней провожали. Сейчас две дочери у него в Манзе.
А семеро моих братьев так и не вернулись. Наших трое, двое, Алексей и Иван Кондратьевичи Безруких, они вместе с нашим братом Иваном на одном катере уезжали в 1941 году. Смотрела в книге памяти – оба погибли. Это пятеро. Александр, Прони брат – шестой. У Васи, который без ноги, брат был – Андрей – тоже не вернулся.
Мама наша почти столетняя умерла, всю жизнь исплакала – все сыновья погибли. Она все ждала, что хоть кто-то из них вернется. Брат ее пришел с фронта, и она своей маме вроде как завидовала: «Мама, вот у тебя один сын, и он пришел живой, а у меня трое, и ни одного нет». Мы успокаивали: «Радуйся, что хоть брат пришел». Он здесь, кстати, долго проработал, Василий Андреевич Мутовин, его многие знают.
– Родилась я в Каменке. Мама рассказывала, что ее дедушка приехал туда в кандалах, их ему разбивали камнями. В 1918-19 годах ссылка была по Ангаре. У нас-то две фамилии откуда взялись? Вся деревня – Мутовины и Безруких, никого больше не было. Я тут родилась и выросла, как и мать.
Каменкой назвали, потому что утес там каменный, и над речкой гора стоит высочущая. А низ-то хороший – там и жили, строились, лес корчевали, поля плодородные были – где ни ткнешь – все растет.
Колхоз потом развалили, сейчас там никого нет, травой, березами все заросло, а ведь в войну мы страну кормили. Хлеб, муку обоз за обозом отправляли – все для фронта. Красивая, веселая деревня была раньше, хоть и война шла. Три длинные, широкие улицы, вдоль Ангары растянувшиеся. Песни пели и до войны, и в войну. «На коне вороном вылезал партизан» – вот такая песня была тогда. Под балалайку, гармошку – частушки.
– Молоденькая была, мне все говорили, что красавица – наговорили, – шутит баба Шура. – Что офицера мне какого-нибудь надо, бабы трещали, а я нашла простого работника, – смеется она. – Петр Васильевич Серебряков. Мы с ним сошлись в 1951-м, трудяга был хороший. И никуда от судьбы не денешься – сразу дочка и сынок, Татьяна и Володя Серебряковы.
Отца их уже 20 лет нет живого, изработанный весь, от болезни умер. Все же в леспромхозе трудились, да и я здоровье на работе потеряла. Дети выросли. Владимир со мной рядышком. Юнцом любил спорт, но не окончил спортивный институт, а с ребятишками в деревне занимался. Женился поздновато, но ничего. С Татьяной они окончили 10 классов в Ангарском, дочь поехала в Новосибирск на педагога учиться. Я, кстати, тоже хотела стать учителем, но мне не довелось. На докладах Брежнева Таня «погорела» два раза и больше не стала поступать. Окончила институт культуры, уже четыре года как на пенсии, живет в Новосибирске, ко мне приезжает, помогает.
Дочка у нее, внучка моя, ко мне на каникулы приезжала и познакомилась тут с одним мальчиком, они поженились, и он ее забрал из Новосибирска, когда та окончила там институт. Сейчас внучке 39, с мужем живут хорошо, она работает в школе, он предприниматель, двое детей у них. Все помогают мне, я и рада.
Мария СОЛДАТОВА.
(АП)